Прежде, чем переходить к основной части, нужно пояснить другой термин, помещенный в заглавие. Праксеология в широком смысле — это методологический подход в общественных науках, в соответствии с которым предметом изучения этих наук в конечном счете является деятельность людей, которая, в свою очередь, есть использование человеком средств для достижения целей в конкретных обстоятельствах и при определенном состоянии знаний о мире. (В более узком смысле праксеология — это дедуктивная наука, выводящая различные утверждения о человеческой деятельности из самоочевидных или априорных характеристик этой деятельности как таковой; в частности, экономисты австрийской школы утверждают, что адекватная экономическая теория строится на основе так понимаемой праксеологии.) Важной характеристикой праксеологического подхода является так называемый методологический субъективизм. В соответствии c ним при анализе того или иного человеческого действия следует исходить из того, как сам действующий человек видит свои цели, средства, обстоятельства, какие знания о мире и о себе он считает истинными, как он сам интерпретирует поступающие сигналы и т.д. Невозможно понять человеческое действие, если исходить из целей, знаний, интерпретаций и т.д., которые принадлежат не актору, а, например, «обществу» или самому исследователю.

К чему я все это рассказываю? Дело в том, что среди классических либералов и либертарианцев немало людей, которые заявляют о своей приверженности праксеологическому методу и методологическому субъективизму. Но при этом те же самые люди используют для обоснования своей политической позиции аргумент, который в корне противоречит этим заявленным принципам. К описанию этого аргумента я теперь и перехожу.

В кратком изложении этот ход мысли выглядит примерно так. Очевидно, что все люди (или подавляющее большинство людей) предпочитают счастье его отсутствию или благополучие неблагополучию. Поскольку личная свобода и свободная рыночная экономика (в «левом» варианте: современная социальная рыночная экономика западного типа в сочетании с демократической системой правления) обеспечивают подавляющему большинству людей более высокий уровень благосостояния (т.е. больше возможностей для достижения своих личных целей), чем был бы в их отсутствии (т.е. чем любая другая система), то из этого следует, что наилучшей политикой является та, которая ведет к установлению и сохранению упомянутых благотворных институтов. Для краткости можно обозначить этот аргумент (позаимствовав словечко из американской конституции) как обоснование либерализма всеобщим стремлением к счастью. Вероятно, одну из самых четких формулировок исходной посылки этого аргумента дал Лоуренс Харрисон, один из наиболее авторитетных в мире специалистов по изучению влияния культуры на экономическое развитие:

Я убежден, что подавляющее большинство жителей нашей планеты согласится со следующими утверждениями: «Жизнь лучше, чем смерть. Здоровье лучше, чем болезнь. Свобода лучше, чем рабство. Образование лучше, чем невежество. Справедливость лучше, чем несправедливость» (см.: Культура имеет значение / Под ред. Л. Харрисона и С. Хантингтона. М., 2002. С. 27).

По мнению Харрисона, все это доказывает, что «прогресс в западном его понимании стал повсеместно признанным идеалом» (Там же. С. 26). И основная часть работ этого автора, которые уже достаточно хорошо известны русскоязычному читателю, посвящена выработке политики, с помощью которой незападные страны могут продвинуться к достижению этого идеала, а западные могут им в этом помочь. В этих своих работах Харрисон следует весьма почтенной традиции либеральной мысли. Ну ладно, Харрисон и ему подобные — слишком «левые» авторы с точки зрения любого современного либертарианца. Хорошо, давайте посмотрим на более «правых». Обратимся, например, к «Этике свободы», фундаментальной работе Мюррея Ротбарда, патриарха современного либертарианства и по совместительству ярчайшего представителя «австрийского» (т.е. праксеологического) направления в экономической теории.

Например, в главе 2, «Естественный закон как наука», Ротбард следующим образом критикует «тезис Юма» о логической невыводимости ценностных суждений из суждений о фактах (дихотомию «факты — ценность»):

Однако профессор Хессельберг (Hesselberg) показал, что Юм, в ходе собственных рассуждений, был вынужден повторно ввести концепцию естественного закона в свою социальную философию и, прежде всего, в свою теорию справедливости. Дело в том, что Юм, говоря словами Хессельберга, «признавал и принимал, что социальный... порядок является обязательной предпосылкой человеческого благополучия и счастья: причем это утверждения представляет собой суждение о факте». Следовательно, социальный порядок должен поддерживаться человеком. Хессельберг продолжает: «Однако социальный порядок остается недостижимым, до тех пор пока человек не способен постичь, что собой представляет этот порядок и в чем состоят его преимущества, а также постичь те нормы поведения, которые необходимы для установления и сохранения такого порядка, прежде всего уважение к личности другого человека и к принадлежащему ему по праву имуществу, что составляет основу справедливости... Однако справедливость представляет собой результат деятельности разума, а не страстей. При этом справедливость является необходимой опорой для социального порядка; и социальный порядок необходим для человеческого благополучия и счастья».

Изложение своей собственной политической философии Ротбард начинает с мысленного эксперимента: он предлагает представит себе одиночного индивида, оказавшегося на необитаемом острове, т.е. «Робинзона Крузо», и проанализировать ситуацию, в которой обнаруживает себя этот человек (для чистоты эксперимента Ротбард постулирует у Крузо частичную амнезию, чтобы исключить влияние памяти об опыте жизни в обществе). Помимо собственного тела, сознания и способности к познанию такой поселенец непременно должен обнаружить, что существуют некоторые цели, которые он должен достигать, чтобы поддерживать свою жизнь и удовлетворять более «продвинутые» потребности (т.е. для «выживания и процветания на земле»).

На следующем шаге Ротбард вводит в рассмотрение второго человека («Пятницу») и заявляет: «Экономика обнаружила великую истину относительно естественного закона человеческого взаимодействия: не только производство является существенным для процветания и выживания человека, но также и обмен». И уже из этой необходимости обмена для выживания и процветания выводится необходимость прав собственности, либертарианская «аксиома неагрессии» и все остальные части либертарианской нормативной политической доктрины. Короче говоря, конструкция политической философии Ротбарда базируется все на том же аргументе — обосновании либерализма всеобщим стремлением к счастью, — хотя автор и придает этому аргументу довольно изощренную форму.

В чем тут проблема? Когда этот аргумент приводят «мэйнстримные» («левые») либералы, никакой проблемы нет. Проблема возникает, когда его приводят «австрийские» экономисты и вообще приверженцы праксеологии и методологического субъективизма, такие как Ротбард. Почему?

Дело в том, что, если исходить из последовательно праксеологического подхода, реальные люди никогда не выбирают между «жизнью» и «смертью», между «богатством» и «бедностью», «свободой» и «несвободой» и т.д. Да, конечно, можно согласиться с Харрисоном, что если человека спросить: «Что лучше — быть богатым и здоровым или бедным и больным?» — то подавляющее большинство, конечно, выберет первый вариант ответа. Но с праксеологической точки зрения это будет свидетельствовать только о том, что совершая действие, называемое «ответ на вопрос доктора Харрисона» респонденты выберут вариант действия «ответить так-то и так-то». Это ничего не скажет о том, как они себя поведут в конкретной ситуации выбора варианта действия «в реале». Более того, все это никак не доказывает, что «прогресс в западном его понимании» стал всеобщей ценностью. Если представить себе мысленный эксперимент, в котором Харрисон задает те же самые вопросы о богатстве и бедности и т.д. жителям, например, Древнего Вавилона или нацистской Германии, будут ли ответы как-то отличаться от ответов современных жителей Америки или Индии? «Прогресс в современном западном понимании» тут совершенно не при чем.

В реальности же люди совершают выбор между конкретными альтернативами в конкретных ситуациях и очень редко представляют себе эти альтернативы в виде простой дихотомии «жизнь или смерть» и т.п. Альтернативы могут быть устроены очень сложно, и внешний наблюдатель, даже вооружившись примитивными харрисоновскими дихотомиями, не всегда сможет сказать, что человек предпочел «все хорошее» «всему плохому».

Вот простой пример. Пересаживаясь на автомобиль мы понимаем (или предполагаем), что тем самым повышаем для себя вероятность погибнуть в автомобильной катастрофе, т.е. в некоторой степени предпочитаем «смерть» «жизни». Но, тем не менее, мы выбираем автомобиль ради тех удобств, которые он нам приносит. Выбирая вкусную, но нездоровую пищу, мы также «сокращаем свою жизнь». Тратя деньги на туристическую поездку вместо того, чтобы вложить их в бизнес или в акции прибыльных компаний, мы предпочитаем «бедность» «богатству». Непросто представить себе ситуацию, когда люди всегда и однозначно отказывались бы от более рискованных или ведущих к уменьшению личного богатства вариантов действий. Причина очевидна: такие действия могут быть сопряжены с некоторыми гораздо более важными выигрышами. Я уж не говорю о многочисленных и «эмпирически» наблюдаемых случаях самопожертвования.

На самом деле обсуждаемый парадокс («Почему люди рискуют жизнью или благополучием, если жизнь определенно лучше смерти, а богатство лучше бедности?») — это разновидность давно известного экономистам и давно ими разрешенного парадокса «хлеба и бриллиантов». Почему хлеб, который необходим для жизни, гораздо дешевле бриллиантов, которые служат лишь украшением? Ответ состоит в том, что люди, делающие покупки, не выбирают между «хлебом вообще» и «бриллиантами вообще». Они делают выбор, на что потратить свои деньги в данной конкретной ситуации — на дополнительную буханку хлеба, на дополнительный бриллиант или просто оставить деньги при себе. А неотъемлемой характеристикой «конкретной ситуации» является относительная редкость или дефицитность благ. Если хлеба много, а бриллиантов мало, то хлеб будут покупать по меньшей цене. А в другой конкретной ситуации — например в осажденном городе — соотношение цен может быть другим. Но почему-то те же самые люди, которые прекрасно понимают разрешение парадокса в случае экономики (т.е. праксеологический метод), наступают на те же самые грабли, когда начинают рассуждать о политической философии. Не иначе, как случай «избирательной амнезии», которую Ротбард почему-то приписал своему бедному Робинзону Крузо.

Короче говоря, обоснование либерализма всеобщим стремлением к счастью несовместимо с праксеологией и методологическим субъективизмом. Либертарианцам, опирающимся на этот аргумент и в то же время заявляющим о своей приверженности «австрийской» школе в экономической теории, стоит поразмыслить над своей позицией.

Можно спорить о том, выводятся ли ценностные суждения из фактов. Но они точно не выводятся из несуществующих фактов.

11 января 2011г.

http://inliberty.ru/